Всем
известен тривиальный постулат – многие наши черты характера, особенности
личности, темперамента, увлечения, склад ума и т. д. берут своё начало из
детства, воспитания родителей. Не всегда этот принцип работает на практике. Но
случай Бориса Фирсова демонстрирует правоту распространенного мнения. В его
последующей партийной и академической карьере особую роль сыграли усвоенные в юном
возрасте общественные конвенции и практики повседневности. Центральное место в
этом усвоении играли непререкаемые авторитеты Фирсова-младшего – его родители.
Их судьба была незавидной, тяжелой, наполненной как большими радостями, так и существенными
лишениями. При этом дела желанного и единственного ребенка всегда оставались
приоритетом для Максима Федоровича Фирсова и Лидии Ефимовны Фирсовой
(Муженьковой).
Отец
был из среды молодых революционеров, в юности вступил в ряды РСДРП и в 1918
году в возрасте шестнадцати лет начал работать секретарем мандатной комиссии в
Северо-Кавказском ЦИКе. После взятия Екатеринодара Фирсов вел в городе
подпольную деятельность, в результате чего был арестован и пробыл под стражей
до марта 1920 года. Некоторые эпизоды из жизни отца периода революционной
борьбы Фирсов-младший узнал уже много позднее его смерти:
В конце 60-х годов
к нам в дом пришел сотрудник Краснодарского краевого Института истории партии.
Он искал родственников Максима Фирсова, одного из организаторов Краснодарского
коммунистического подполья, который был арестован «белыми» в годы Гражданской
войны и, как стало известно, несмотря на пытки (ему загоняли иголки под ногти),
не выдал имена своих товарищей, входивших с ним в подпольную организацию.
После
освобождения из заключения гражданская война для Фирсова-старшего только
набирала обороты. В том же 1920-м он поступил на работу в органы ЧК. В 1920-х
семья Фирсовых жила то в Новочеркасске, то в Таганроге, то в Ростове. Даже в
городе Шахты, известном т. н. «Шахтинским делом». С 1920 по 1938 год отец
беспрерывно работал в органах ЧК–ОГПУ–НКВД. В этот год его арестовали по
надуманному делу о вредительстве. Вскоре освободили ввиду отсутствия состава
преступления (в том же 1938-м, примерно через месяц после ареста), поскольку
начался период т. н. «антиежовщины». Но полученные в заключении увечья стали
причиной его скоропостижной кончины.
Я так и не смог
спросить отца, какое из двух испытаний, выпавших на его долю, было самым
тяжелым – пытки белогвардейских следователей, загонявших иголки ему под ногти,
или допросы товарищей по революционной борьбе.
Фирсов-старший
значительно повлиял на становление интересов сына, поскольку сам очень много
читал и знакомил ребенка с художественной литературой, а также с сочинениями по
философии, истории, страноведению. Борис Максимович впоследствии вспоминал:
Благодаря отцу я
уже к 6-7 годам бегло читал, бойко писал, знал назубок таблицу умножения. Заядлый
книгочей, он решил, что и я должен следовать его путем к знанию и
образованности – через книгу. Конец 1930-х годов – время расцвета детской
литературы в СССР. Родители отказывали себе во много ради того, чтобы лучшие
детские и подростковые книги были у меня под рукой, дома. Чтение мне вслух
сказок и наставительной литературы быстро уступило место поглощению, иначе не
скажешь, приключенческой литературы, научной фантастики, исторических
повествований, рассказов о путешествиях.
Мать
Бориса Фирсова, Лидия Ефимовна, в 1920–1930-х годах работала машинисткой в
разных городах по маршруту семейства. В 1930-м вслед за мужем поступила на
работу в органы. Осталась вдовой в 31 год и на её иждивении оказались
девятилетний сын и мать. Она старалась оградить сына от смерти отца, не
раскрывала причины его ареста и вообще до поступления в институт эта тема в
семье оставалась табуированной.
Моя мать тщательно
оберегала меня от страха перед массовыми репрессиями. Судьба и смерть отца были
окружены тайной, которая была открыта мне только перед поступлением в институт.
Мама берегла мою душу ценой собственных глубочайших страданий. О них не принято
было говорить с ребенком и другими членами семьи. Наверное, еще и поэтому я
вступил в жизнь, твердо усвоив систему взглядов, которые до определенного
исторического момента, казалось, были олицетворением высоких социальных истин.
Лидия
Ефимовна, несмотря на большую загруженность, была активно включена в школьные и
дворовые дела сына. Особенно это проявлялось в умеренном контроле учебных
успехов Бориса (см. документы раздела о школе). Кроме того, в годы блокады она
занималась делами по восстановлению городского хозяйства, стала кандидатом в
члены в ВКП(б), участвовала в работе штаба по ликвидации Курляндской
группировки немецких войск.
Особое
место в детстве Фирсова-младшего занимала его бабушка, Александра Григорьевна
Муженькова (Белоусова), поскольку её внимание помогало ему эффективнее,
познавательнее осваиваться в пространстве двора на улице Грота. Она следила за
его музыкальными занятиями (Фирсов играл на скрипке). Позднее он иронически
вспоминал как ему удавалось перехитрить Александру Григорьевну:
В то довоенное
время многих детей учили играть на музыкальных инструментах. Прошел через эти
муки и я, обучаясь игре на скрипке. Было невыносимо тягостно разучивать
скрипичные упражнения под наблюдением бабушки в момент, когда двор жил
напряженной жизнью и оттуда, через открытые окна квартиры доносились крики:
«Боря?! (с ударением на последнем слоге) Выходи гулять!». Я нашел выход в том,
что играл первую и последнюю страницу скрипичного концерта, затем с грохотом,
перепрыгивая через ступеньки, вылетал во двор, где была совсем другая, вольная
и общая жизнь…
В
документах этого раздела представлены преимущественно материалы о деятельности
отца и матери Бориса Фирсова, а также других членов семьи, которые не
упоминались в сопроводительном тексте. Особенное внимание предлагаем обратить
на дневник Федора Спиридоновича Фирсова, дедушки Бориса по отцовской линии,
составленный в 1914–1916 годах.