«Я был “домашним” ребёнком»

«Судя по автобиографии, мама не прекращала работу после моего рождения. Однако в ясли меня не носили и в детский сад не водили. <…>

Какое-то время была няня (кажется, ее звали Татьяна). Но в основном меня воспитывала сама мать. Видимо, режим преподавания в ИПК (Институт повышения квалификации инженерно-технических работников) это позволял, а может – как раз ввиду моего рождения мама стала заниматься преподаванием по преимуществу.

<…> Я был достаточно спокойным ребенком. В большой комнате, превращённой в своеобразную квартиру расстановкой мебели и ширм, у меня был свой уголок, в котором я был приучен находить себе занятие и в одиночестве.

Летом выезжали «на дачу», в Дачное, где в то время жила младшая из сестер Пузановых, моя тетя Мария Петровна…

  <…> Читать и писать я научился рано, во всяком случае – до войны. Кажется, первой прочитанной мною книгой было «Путешествие по электрической лампе» (детская с картинками, название – приблизительно).

Ещё не помню, но знаю, что до войны, т.е. до семилетнего возраста, мать водила меня к учительнице немецкого языка.

Довоенных воспоминаний так немного, что приведу «семейную легенду», характеризующую не столько меня ребенком, сколько семейную атмосферу. (Рассказывала, кажется, тетя Маруся). Будто я стою на довольно высоком крыльце в Дачном, и отец говорит: «Прыгай, Андрюша!» А я (лет 5-6) отвечаю: «Колечка, но ведь ты знаешь, что Варечка не велела!» (Кстати сказать, авторитет матери на всю жизнь остался для меня выше авторитета отца)».

«Долгосрочная родительская инвестиция»

По воспоминаниям А.Н. Алексеева, в годы войны, в эвакуации в Уфе, Чкалове, затем в Омске «отец работал на заводе, а мать не работала (разве что подрабатывала) и целиком посвятила себя мне.

<…>  Мама учила меня сама, причём так, что когда в 1943 г. (мне 9 лет) она впервые отвела меня в школу – сразу в 3-й класс, оказалось, что мне там «делать нечего», и меня посреди учебного года перевели в 4-й класс. Его я успел закончить в Омске (кажется, даже с похвальной грамотой).

Но занятия матери со мной не ограничивались школьной программой. Сохранились мои детские тетрадки, где прописи – не только на русском, но и на немецком (даже готическим шрифтом) и французском языках.

Немецкий мать знала средне, а французский – превосходно. И она избрала оригинальный метод, о котором я и позже не слыхал.

Мама брала старинную детскую или полудетскую книжку на французском языке (помню томики «Bibliotheque rose» с повестями графини де Сегюр) и читала мне вслух, тут же переводя с листа. Потом побуждала меня читать по-французски самого.

Когда дело дошло до Жюля Верна, я увлекся настолько, что стал читать только сам, со словарем, (пользоваться которым был научен очень рано). Книги брали в городской библиотеке иностранной литературы.

В итоге, уже лет в 9-10 я стал даже «сочинять» по-французски (какой-то цикл рассказов из жизни зябликов – Les pinsons). А еще до этого «из-под моего пера» вышла «Повесть о Белочке-рыжехвостке», по-русски.

Произведения этого детского «литературного творчества» на русском и французском языках у меня сохранились. <…> 

Мать придавала особое значение знанию иностранных языков. Если английский я потом изучал в школе, немецкий – в институте, то знание французского я получил с детства, от матери. И такое знание, что до зрелых лет всех французских авторов XIX века читал только в подлинниках, и даже без словаря. (В немецком и английском этого достичь не удалось)».

«Француз»

«Мать дома звала меня «Мурлыша», почти как М. Цветаева своего Мура. Меня дразнили этим прозвищем в школе. Впрочем, «официальной» школьной кличкой была «француз»: ведь я читал «Трех мушкетеров» в подлиннике. <…>

До 7-го класса мои школьные успехи были скромными. Однако постепенно я выдвинулся в «первые ученики». Заканчивал школу (в 1950 г.) с Золотой медалью. <…>

В конце моей школьной биографии есть эпизод, очень ярко характеризующий мою мать. Я был определен ею в школу с английским языком, специально – поскольку этому языку она меня не учила. Параллельно я совершенствовался в немецком и французском, у частных преподавателей, которых находила для меня мама.

В итоге оказалось, что экзамены на аттестат зрелости я могу сдавать по трем иностранным языкам (что, понятно, в тогдашней обычной школе было не принято).

Мама добилась (сохранилась собственноручная копия её письменного обращения в органы народного образования), чтобы у меня-таки приняли эти экзамены. <…> В итоге, при поступлении в Университет, на филологический факультет, я сдавал в приёмную комиссию уникальный аттестат зрелости, с отличными оценками по английскому, французскому и немецкому языкам. <…>

Напомню, что в школу я пошел девяти лет, фактически сразу в 4-й класс. Когда после окончания школы я подавал документы в Университет, мне пришлось предъявлять метрику, а не паспорт (которого еще не было). Я был моложе своих одноклассников в школе и однокурсников в вузе на два года».

 А.Н. Алексеев «Фамильная ценность и семейная память» 1998, с. 21-24; 31